Эх, ведь Леле интереснее всего про любовь! Так вот тебе про любовь.
Поздними вечерами бродили Надька со Стасем по крутым улочкам Старого Места, любовались крепостными стенами, каменными гербами, маленькими средневековыми заплесневелыми двориками. Несколько раз из-за любовных свиданий она пропустила богослужения в своем костеле, на которых ей строго полагалось присутствовать. И ее выгнали из монастырского приюта. И все же она не унывала: Стась обещал жениться на ней. Но невесте было шестнадцать, жениху — восемнадцать. Несовершеннолетним надо ждать разрешения Папы Римского. А родители Стася — его отец был богатый коммерсант, — разумеется, восстали против этого брака. И Стась поклялся: если отец и мать не дадут согласия — он навсегда уйдет из дому.
Свадьбу сыграли скромную. Белое платье Надя одолжила у монастырской подруги. Родители выделили молодым маленькую комнатку: там стояли простой шкаф, стол и две узкие кровати по разным сторонам стены. В первое утро в новом доме горничная внесла молодоженам завтрак на двух подносах: на серебряном для Стася горячий кофе и свежие булочки с мармеладом, на простом деревянном — еда для деревенщины Нади: тарелка с вареной картошкой, черный хлеб и холодный чай. «Спасибо», — сказала Надя и принялась есть. Не скандал же дуре-свекрови устраивать, не за нее ведь она замуж шла! Но возмущенный Стась выхватил поднос у Нади из-под носа и помчался разбираться к матери. На ее глазах впихнул в себя всю картошку, кричал, грозился уйти.
Но свекровь не унималась. Однажды в отсутствие Нади накинулась на ее шляпки — и готовые, и те, что в работе. Все уничтожила. Надя про себя глотала слезы. Это был ее единственный заработок! К счастью, свекор, увидев это жалкое кладбище фетра, лент и соломки, потихоньку сунул невестке деньги. Но Надя благодарна Стасю за одно: это он вывез ее в Париж, с его помощью осуществилась ее дикая, сумасшедшая, заветная мечта! Стася особо уговаривать не пришлось: в те молодые годы он и сам горел желанием учиться живописи и стать настоящим художником.
«В общем, мама, вагон наш больно грязный. Но это ничего, ведь я еду в Париж! — до сих пор хранила память Нади Леже письмо, которое она написала матери в дороге. — Скажите братьям Володе, Пете и Саше: Надька едет в Париж, только не забудьте, мама! На мне подарок пана свекра — белоснежная горжетка из перьев, но не беспокойтесь, мои косы также гладко зачесаны, как вы учили меня в детстве, и я все та же ваша Надя».
Несчастные провинциалы Надя и Станислав, знавшие по-французски только «да» и «нет», растерянно жались к домам, пропуская стремительную, говорливую, нарядную толпу. Бегущие вдаль огни фонарей, свет в огромных прямоугольных домах, режущие глаза огни рекламы, шум машин, лязг трамваев, вечерний перезвон колоколов… Надя беспокойно оглядывалась вокруг. Что-то не видно варьете, мольбертов и рисующих людей, а она думала — в этом Париже и в самом деле все рисуют прямо на улицах. Однако никто не рисует, все куда-то бегут. Почти как в Варшаве, только улицы шире и народу больше.
Поселились со Стасем по совету каких-то знакомых в Латинском квартале — шумном, грязном, студенческом. В трехэтажном доме па улице Валетт, близ площади Пантеон, в меблированных комнатах в «семейном пансионе». Надя ничего вокруг не замечала, она вся, словно пущенная ее буйным воображением стрела, была устремлена в одну точку — Леже, Академия живописи. Едва ли ей представлялось, что она проживет в этом неуютном и вовсе не артистическом квартале много лет, до дыр истопчет деревянный пол дешевой овощной лавчонки напротив. И каждая собака — буквально! — будет знать ее в лицо и поджидать, когда она поделится с ней своим скудным ужином.
Надя, очнись, ты идешь по Парижу! — кричал ей в ухо Стась. А она двигалась как сомнамбула. Они были невеждами в том легендарном предвоенном Париже. Не искали ни «Проворного кролика» на Монмартре, ни «Ротонду» или «Куполь» на Моипарнасе — знаменитые кафе богемы. Не знали, что есть улицы, где можно встретить живых художников, что Надю не подвело ее ясновидение: в Париже действительно были целые кварталы, сплошь состоявшие из мастерских, где, не обращая внимания на прохожих, самозабвенно писали и Модильяни, и Пикассо, и Макс Жакоб. Но ни одного из этих имен Надя пока не знала.
